Ладно, это была плохая идея. Если уж совсем честно, то откровенно паршивая была идея внаглую косить почти весь семестр, приходилось признать, что тут Лайонел Олдридж, главный отличник и паинька курса, какого-то чёрта подружившийся с Итаном, говорил дело. Да, Итан отахивался, да посылал его нахрен все эти месяцы почти что с самой осени, и да, понимал при этом, что не надо бы и в кои-то веки Олдридж прав, но, чёрт, а что делать, если надо работать, потом опять работать, платить за всё на свете и хоть иногда успевать жить? Если у него нет классных буржуазных родителей, как у большинства здесь, чтобы решить любые проблемы, или богатой двоюродной бабушки, как у Лайонела, чтобы выполнять любые капризы? Что нахрен делать, кроме как вертеться самому и выбирать, на что можно забить, а на что - ни в коем случае? Вот так и получилось, что на автомастерскую и даже музыку в барах по вечерам забить никак, а на пару курсов в колледже - почему нет? Здесь ведь тоже можно вертеться, выкрутиться потом.
  Собственно, литература, как бы она ни была дорога сердцу Итана, попала в этом семестре как раз в разряд пренебрежимого, и с последствиями этого теперь предстояло разбираться. Поговорить с деканом. Поговорить с куратором. Улыбнуться пару раз, а потом ещё десять раз, быть убедительным, положительным, приятным и в конце концов получить разрешение договариваться с преподавателем курса самостоятельно без того, чтобы прогулянный семестр как-то сказался на итоговых результатах аттестации. Теперь оставалось только ещё раз побыть таким же убедительным и обаятельным с тем, на чьи занятия он не казал носа несколько месяцев кряду. От мысли об этом почти нехорошо становилось: Итан здорово вымотался за последние дни, хватал смены одну за другой, нервы звенели от напряжения, мысли шли вразброд, и его не оставляло паршивое ощущение, что всё это - какой-то бесконечный забег, и на этот раз взять барьер и походя задорно улыбнуться просто не получится.
  Остановившись перед дверью кабинета, он потёр ладонью лицо в попытке стереть ненужную усталость. Зеркало чуть поодаль и по правую руку недвусмысленно намекало, как он тут неуместен в своей куртке не по погоде и потрёпанном свитере под горло.
- Ладно, - выдохнул Итан сквозь зубы, адресуясь не то к себе, не то к своему отражению. - Ладно. Нахрен это всё, - выбив на двери кабинета дробь костяшками пальцев, он распахнул её, переступил порог и... - Твою мать!.. - дверь с громким стуком захлопнулась за спиной. Итан вздрогнул всем телом и негромко кашлянул. - То есть... здравствуйте, профессор, - вот теперь он наконец мог натянуть на лицо улыбку, которая предположительно должна была выглядеть обаятельной, любезной и располагающей. Жаль только, что стоило увидеть в преподавательском кресле человека, с которым он с полторы недели назад целовался возле "Адмирала", вышла эта улыбка не обаятельной, а совершенно сумасшедшей, и Итан ни на грош не знал, что с этим делать.

  Одна фраза, одна-единственная запинка, а потом профессор Ховард - Ричард из "Адмирала" - собрался с силами, призвал на помощь до зубовного скрежета идеальные манеры и стал настоящим джентльменом. Тем самым джентльменом, которых в проммышленных масштабах выпускали из всевозможных Итонов, которые олицетворяли собой Британию, имели свойство смотреть на Итана и ему подобных, как на мусор, и которые при этом так неимоверно его раздражали и отчаянно заводили при этом. Чёртов Ричард из "Адмирала", на редкость основательно поселившийся в памяти и мыслях Итана. Ричард из "Адмирала", так и не ставший его добычей и так упорно не попадавший снова в ловушку. Ричард из "Адмирала" - вот он, нашёлся, сидит теперь в преподавательском кабинете, как ни в чём не бывало, имеет самое что ни на есть прямое влияние на его судьбу, а ещё - точно никуда теперь не денется. Не отвертится.
  Все эти мысли заняли чуть больше времени, чем надо бы: Итан запоздало сообразил, что вместо того, чтобы войти, заняться выбором билета и прочее в том же духе, увяз на пороге и во все глаза таращится на профессора Ховарда с дикой улыбкой. Не без труда справившись с собой, улыбку он с лица всё-таки стёр, шагнул в кабинет и слегка склонил голову:
- Да, профессор, всё верно, Итан. Итан Мур, четвёртый курс бакалавриата, - он рассеянно коснулся билетов на столе перед Ховардом. - Спасибо, что даёте возможность реабилитироваться, несмотря на то, что... мы встречаемся сегодня впервые за семестр. Уверяю, это совсем не из-за пренебрежения русской литературой или литературой вообще, - тут по его губам всё же скользнула лёгкая усмешка, но и её Итан сумел согнать, а потом наконец вытянул билет. - Вопросы морали в "Маленьких трагедиях" Александра Пушкина, - Итан задумчиво и несколько напряжённо сощурился, отом отрывисто кивнул: - Это настолько яркая и богатая тема, что я очень надеюсь не обмануть ваших ожиданий, - негромко произнёс он, не отводя взгляд от своего экзаментаора, а потом шагнул к столу в дальнем конце кабинета.
  Об экзамене. Он должен думать об экзамене и об этих чёртовых мини-трагедиях, которые чем-то так неуловимо похожи на шекспировские и от которых зависит его судьба в колледже. А о чём думает он? Всё верно, о Дон Гуане, о Лауре и Анне, о любви и её видах, о страсти последнего чумного пира и, конечно, о Вальсингаме. Потому что именно этот Вальсингам сейчас и стал его главным союзником, вот только не в том, чтобы удержаться на курсе и сохранить стипендию, а в том, чтобы не дать уйти из рук добыче и сказать профессору Ховарду - Ричарду - всё, что сказать так отчаянно после того вечера хочется. Сказать и не оставить ему возможности не слушать.
  По-настоящему готовиться, набрасывая план ответа и выписывая по памяти цитаты, Итану не требовалось - он знал эти тексты крепче пасхальной молитвы, и за несколько секунд решил, что именно скажет - и именно поэтому сейчас он сидел, весь подобравшись, неотступно сверлил взглядом экзаменатора и никак не мог дождаться, когда со своими ответами закончат остальные. И ровно в тот момент, когда за последним из однокашников закрылась дверь, Итан поднялся, шагнул к преподавательскому столу и опустился на стул напротив. Сцепив руки в замок, заглянул профессору Ховарду в глаза:
- Вопросы морали в "Маленьких трагедиях" Александра Пушкина, - негромко повторил он и кашлянул, прочищая горло. - Позволите рассмотреть тему через монолог Вальсингама из "Пира во время чумы", профессор? - Итан и сам не заметил, как сжал пальцы до того, что совершенно отчаянно побелели костяшки.

  Знаком ли он с темой? Законный вопрос у экзаменационного стола и чёрт его знает, имеет ли он, Мур, право ответить утвердительно. В каком-то смысле, наверное, да, хотя бы потому что "Маленькие трагедии" успел зачитать до дыр, учуять в них Шекспира и сотню раз пожалеть, что не знает русского, а вот в каком-то смысле заявлять что-то подобное для него, должно быть, было бы наглостью: профессор Ховард - нет, всё равно Ричард - похоже, знал эту литературу, как родную, и вряд ли хоть кто-то в коллдже мог бы рядом с ним считаться "знакомым с темой". Но с третьей стороны, а разве так уж важно сейчас, что о нём как о студенте подумает человек, которому он сейчас смотрит в глаза? Разве не совсем о другом он думает? Разве не другого хочет?
- Не знаю, сэр, - отозвался Итан, не сводя взгляда с собесдника. - Не возьмусь судить, насколько хорошо я знаком с темой, и оставлю решать это вам, но... - удержаться от улыбки не получилось, и Итан прямо-таки физически почувствовал, как она блеснула у него в глазах. - Но я очень надеюсь, что мне удастся показать себя так, что вам захочется оценить меня, как можно выше. Может быть, я не всегда прилежный студент, но так уж получилось, что очень честолюбивый, - он тихо усмехнулся. - А когда у тебя столько амбиций, нет ничего лучше, чем чужое восхищение. Оно вдь даже лучше, чем одобрение, - последние слова прозвучали полувопросительно и, пожалуй, даже полунасмешливо, хоть насмехаться над своим собеседником Итан был настроен в последнюю очередь, и совсем не потому, что от того зависели его оценка и зачётка. - Я попробую обеспечить дискуссию, - вполголоса выдохнул он и в задумчивости прикусил губу.
  Подходя к столу экзаменатора, Итан держал в голове план и был свято уверен: он знает, что именно собирается сказать Ричарду и чего хочет добиться, но сейчас, когда время для слов наступило, он вдруг почувствовал такую растерянность, какой уже сто лет, как не помнил за собой. А вдруг не получится? А вдруг Ричард не поймёт его? А вдруг всё это вообще покажется ему вычурным, нелепым, да и вообще бессмысленным в исполнении парня, которого он всего-то поцеловал один раз на задворках гей-бара?
"Чёрт. Чёрт, уймись, Мур. И забери нахрен свои нервы. Давай уже, говори, делай, что задумал. А то как девственница на выпускном."
  Медленно, размеренно переведя дух, Итан улыбнулся собеседнику и негромко заговорил:
- Вопрос морали звучит в "Пире во время чумы" достаточно остро, и ставит его монах, явившийся к пирующим, чтобы призвать их к порядку. К соблюдению не только приличий, но и, по сути, заповедей. И в момент этого диалога Вальсингам выступает его моральным и идейным оппонентом, - глаза Итана вспыхнули ярче. - Его монолог, тот самый "Есть упоение в бою", ярко отражает преображение обычных для человека не только перд лицом смертельной угрозы, но и перед лицом подлинной страсти, - глуховатый голос Итана зазвучал тише. - "Всё, что нам гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья...", "есть упоение в бою, и мрачной бездны на краю, и в разъярённом океане..." - любая из этих цитат отзывается для читателя яркой, бурной эмоцией, пугая нас и в то же время вызывая острую, яркую реакцию. "И девы-розы пьём дыханье, быть может, полное чумы!" - слова, понятные тому, кто читает, тому, кто следит за сюжетом пьесы на сцене. И каждый из нас в этот момент не только понимает эти строки, но и точно знает в глубине души, что сам хотя бы раз испытывал подобное. Что хотя бы отчасти согласен с Председателем. Разве я не прав в этой трактовке? Разве "Пир во время чумы" не отражает наглядно этот эмоциональный и смысловой посыл, профессор? - под конец голос Итана едва заметно дрогнул. А потом Итан сдался, перестал сдерживаться: его обтянутое потёртой джинсовой тканью колено вполне недвусмысленно коснулось колена профессора Ховарда.

  Значит, профессор поражён? Итан никогда не обманывался на свой счёт и прекрасно знал, что совсем не лишён амбиций, так что сейчас почти физически ощутил, как ярче вспыхнули глаза ответ на похвалу. С того момента, как он увидел, кто именно его экзаменатор, балл несколько утратил прежнее значение, но всё-таки было что-то по-особенному приятное в том, чтобы показать себя с лучшей стороны именно в глазах этого человека.
- Невозможно скрыть, - негромким эхом прошелестел Итан в тон собеседнику и согласно склонил голову, чуть улыбаясь. - И страсть эта так же настойчива, как настойчив в трагдеии священник, упорно тведящий даже отвергающему его Предсдателю: "Пойдём, пойдём..." до самого последнего момента, - под конец его голос зазвучал совсем тихо, а потом он улыбнулся увереннее, шире: - Я действительно люблю литературу, профессор. Не только русскую - литературу как явление, литературу в развитии. Возможно, это что-то личное: я бываю, когда получается, на творческих писательских семинарах... - Итан хотел ещё что-то прибавить, но так и замер на полувздохе, почувствовав, что ему ответили: профессор вздрогнул, но не шарахнулся назад, он коснулся его колена, не собирался, кажется, отодвигаться, и больше всего это было похоже на то, как совсем недавно они флиртовали в "Адмирале". Всё точно так же осторожно, так же иносказаниями, так же в манере людей, предельно аккуратно пробующих тонкий лёд. Вот только чёрта с два Итан теперь отступится! Он прикусил губу, бросил на собеседника лукавый, так и поблёскивающий взгляд и с готовностью откликнулся: - Быть нужным вам, профессор, в моих глазах большое достижение и настоящий успех. Даже больший успех, чем если бы вы поставили мне высший балл. Надеюсь, я не слишком забегаю вперёд, и этот самый балл у меня будет, - Итан тихо фыркнул от смеха. - Обещаю, в следующем семестре я буду на каждом семинаре, ничто на свете не заставит меня пропустить хоть один! - смелое заявление, конечно, учитывая то, как безумно обычно тасуются его рабочие смены и подработки помельче, но есть же на свете особенно важные вещи, верно? Да и вообще, как будто ему не случалось раньше выкручиваться!
  Итан молчал. Итан улыбался. Итан во вс глаза смотрел на профессора Ричарда Говарда и спорить был готов, что способен сейчас своим взглядом иллюминировать - а то и поджечь - весь колледж, если понадобится. Слушал его голос и отстранённо думал, как это так получилось, что за какие-то жалкие две встречи он, Мур, часто теряющий интерес к случайным любовникам уже к концу первого дня, дал себе с головой провалиться в такую обескураживающую страсть?! Как вышло, что ему настолько важно не дать ускользнуть этому человеку? Как теперь со всем этим быть? И не стоит ли хоть раз в жизни быть разумным и притормозить? Чёткий ответ Итан знал только на последний вопрос и ответ этот был: нет, точно не стоит.
  Беззвучно усмехнувшись, он чуть повёл плечом:
- Этот факультет, потому что книги всегда были для меня важны. Потому что они спасали меня с тех пор, как я научился читать. Потому что я сам пытаюсь писать лт с четырнадцати, хоть и никогда не был особенно доволен тем, что получалось. Потому что... - тут Итан смолк на полуслове и озадаченно нахмурился: до него только сейчас несколько запоздало дошёл смысл последнего вопроса. - Куртка, - тупо повторил он. - При чём тут куртка? - теперь он озадаченно воззрился на собеседника и даже принялся зачем-то ощупывать полы своей одежды. - Почему вы спрашиваете? Что с ней не так? Вроде бы куртка как куртка... - ни одна дикая идея о том, что могло профессору не понравиться, ещё не успела прийти Итану в голову, и сейчас он оказался в тупике, что прекрасно читалось по его устремлённому на собеседника взгляду.

  В Ричард Говарде удивительно многое сбивало с толку: он был замкнутым и в то же время искренним, чопорным и, стоило только вызвать эмоцию, неожиданно страстным, едва ли не стеснительным и в чём-то покровительственно властным. Вряд ли каждое из этих качеств по отдельности вызвало бы у Итана отклик, но вместе они провоцировали настоящий бурный водоворот где-то глубоко внутри. Он смотрел сейчас на своего профессора и чувствовал себя так, будто попал на стремнину, и река с сильным течением уносит его всё дальше и дальше, а поделать с этим ни чета нельзя.
  Слова о работах, которые Ричарду интересно увидеть, не просто застали врасплох - неожиданно заставили смутиться. Невольно опустив на секунду взгляд, Итан чуть усмехнулся:
- Я буду рад показать вам что-нибудь из своих зарисовок, но... - замявшись, он поднял глаза на собеседника. - Честно говоря, мне кажется, что это пока не слишком стоит внимания. По-моему, я пока просто английский подражатель Керуака и... мне ещё нужно дочерта работать, чтобы это изменилось. Но я буду рад узнать ваше мнение! - поспешно прибавил Итан, вдруг испугавшись, что его заподозрят в желании набить себе цену и поломаться. - А что до моих однокурсников... - он неопределённо пожал плечами. - Мне не кажется, что дело в статусе колледжа или ещё в чём-то таком, просто... мы все слишком потеряны. Наше время, оно как будто неверное, неустойчивое. Мы такие, знаете, дети катастроф, антиутопий и атомной бомбы, - невесело усмехнувшись, Итан повёл рукой в воздухе. - Может, напыщенно звучит, но это правда. И мы теряемся, спешим что-то урвать, хвтаем то, что успеваем, не разбираясь, это ли нам нужно... Многие просто не знают, чего хотят, но рады получить хоть что-то. Мне повезло: я с самого начала знал, - Итан улыбнулся, на этот раз мягче, более открыто. - И именно поэтому я здесь. И колледж и Лондон того, стоят, они вообще стоят всего на свете. Даже зимней куртки, которой у меня, ну, просто нет, - он коротко рассмеялся. - Но ты не волнуйся, - это было сказано неожиданно тихо, приглушённо. - Не волнуйся, я северянин, а кровь у меня такая горячая, что может закипеть. Ни о чём не тревожься, - Итан вдруг поднялся на ноги. - И сними очки, хочу видеть твоё лицо совсем настоящим, - он коснулся оправы пальцами, не снял очки с носа собесдника, но всё-таки слегка потянул их прочь, демонстрируя этим жестом чего хочет. - А я сейчас.
  Всё это была наглость, удивительная, недопустимая наглость, к тому же опасная для них обоих. Если здесь, в этом гордом своими традициями колледже, их застанут за чем-то подобным, он может проститься со стипендией, а Ричард с большой вероятностью расстаться с должностью и как бы ещё не получить волчий билет, препятствующий найму в другие университеты. Опасность буквально вибрировала вокруг, как воздух, прогретый огнём - и это ни черта не останавливало Мура, только подхлёстывало и до странности будоражило.
  В несколько шагов он оказался у двери в кабинет, закрыл её плотнее, щёлкнув замком, и с улыбкой обернулся к профессору:
- Теперь нам никто не может помешать, профессор, - это звучало бы вполне официально, если бы Итан не приглушал голос так интимно. - Ни в чём, - он двинулся обратно к столу. - И я смогу всё рассказать. Мы обо всём сможем поговорить, - облокотившись на стол и не сводя с собеседника внимательных глаз, Итан подался ближе к нему. - У меня много любимых авторов, а любимых книг, наверное, ещё больше, но... Я расскажу, пожалуй, о том, кто на меня повлиял ещё в детстве. Знаете, иногда говорят, что вс мы, причастные к английской литературе, делимся на остенианцев и бронтенианцев? - он весело фыркнул. - Так вот, по складу и вкусам я скорее остенианец, но в мои далёкие одиннадцать меня во многом изменила "Джейн Эйр". Это было удивительно странно для мальчишки, но меня поразили в ней три вещи: яростное желание свободы, умение оставаться собой и способность любить человека, не закрывая глаза на его недостатки, сложности, неприятные черты. Я до сих пор захвачен этой книгой, Флобер когда-то сказал "Эмма - это я", так вот могу сказать, что Джейн - это я, - Итан, снова внезапно смутившись, потёр пальцами висок, потом негромко продолжил: - До сих пор я иногда поверяю её поступками свои. И теперь мне даже всё равно что это странно, - он смолк на несколько секунд, а потом вопросительно поднял брови: - А вы, профессор? Автор, произведение - что любимое у вас? Как у филолога или просто читателя? - наверное, раньше он и представить себе не смог бы более странный флирт, но, пожалуй, во всём этом разговоре, состоявшем наполовину из иносказаний, а наполовину - из самой что ни на есть искренней откровенности, было больше смысла, чем в любой, даже самой удачной охоте в "Адмирале".