Осенний полдень в мягких, золотистых лучах как издевался.

В такую погоду сидеть бы где-нибудь в парке, пить содовую, наслаждаться жизнью! Но у Дани горела сдача лабораторных отчетов. Они еще вчера должны были лежать на столе декана, а лежали черти где по всей квартире. Дани пытался их собрать, прыгая в одной штанине с сэндвичем в зубах.

В дверях возник Джейми, весь в машинном масле, как пирог в шоколадной глазури. Учитывая, что Джейми сам был шоколадно-черным, смотрелся он весьма органично. Дани бы подольше посмотрел, если б не опаздывал, как дурак, и если бы Джейми не был “Прости, мужик, я строго по телочкам”. В доказательство две его подруги ходили на сносях, и еще одна регулярно бегала к Дани с жалобами то на порезанный палец, то на месячные, то на другую хрень с тех пор, как узнала, что он в колледже на медицинском.

Во времена, когда хиппарские коммуны уходили в прошлое, сосед, видать, решил завести свою собственную.

- Умоляю, скажи, что мне не придется идти в колледж пешком. - Простонал Дани. - Харрис выест мне печень, а ее и так осталось не много. Боже, клянусь, если моя детка все еще на ходу, я больше не буду напиваться!
- Она все еще на ходу. - Кивнул Джейми.
- О. Тогда я погорячился с клятвами.
- Мужик, зря ты так с богом, он терпеливый и любит тебя, но иногда трава заканчивается даже у него!

Дани махнул рукой, давясь остатками бутерброда.

- Слушай, - Джейми почесал круглую, как шар диско, шевелюру, - ездить можно, но мотор надо менять. Такие дела.
- Прекрасно, за мной бутылка!
- Ты же знаешь, я теперь не пью.
- Я думал, Джинджер беременна, а не ты.
- Очень смешно. Между прочем, здоровые чакры отца - это важно, и карма…
- Да, да, безусловно. Бывай, дружище, до вечера!

Дани проскочил мимо него с папкой под мышкой, по пути чмокнув в щеку.

- Мотор! - Донеслось вслед. - Смени обязательно, с ним шутки плохи!

Это было досадно: новый двигатель влетит в копеечку. Хорошо, что у его транспорта два колеса, а не четыре. Ламбретта, не первой свежести, но все еще гордо блестящая лазурным боком, стала первым средством передвижения, купленным на собственные деньги, и Дани ее очень берег. Ну, если не считать трехколесный велосипед, который он в шесть лет выменял у мальчика на фантики Bazooka. Велосипед пришлось вернуть и подставлять задницу под ремень. Дани до сих пор считал, что сделка была честной: он ведь никого не принуждал.

...Спустя десять минут, правда, он уже не думал ни о каких моторах, потому что плечи обнимал редкий в октябре теплый ветерок, мимо проносились неповоротливые автомобили, солнце отражалось в темных очках, а он мчался по улицам Лондона, чувствуя, как настроение ползет вверх. К черту Харриса. Даже если ему светит выговор, в итоге никто кроме него не возьмется редактировать “научный труд” декана за бесплатно, оставаясь при этом на доске почета колледжа. Лишние бессонные ночи над опусом, наполовину скопированном из малоизвестных источников, которые Дани полагалось "освежить" (читай - перефразировать так, чтобы никто не подкопался), того стоили: у Дани была лишняя подушка безопасности, Харрис доволен, все счастливы.
Кроме некоторых лиц на кампусе, которые за особый счет у профессоров называли его, мм... человеком, который выполняет поступательные движения языком в задней части тех, от кого требуется выгода.
Дани широко улыбался и предлагал всем заинтересованным персональный мастер-класс. На том интерес увядал.

В этот день ему повезло: Харриса не пришлось искать в кабинете, где он обычно был не в духе. Декан обнаружился во внутреннем дворе, так что Дани, припарковав свою старенькую красотку у ворот, сунул очки в карман, подмигнул строящим глазки студенткам и направился к нему.

Собеседника Харриса он узнал со спины еще на подъезде: прямая осанка и кашне, на которое он как-то вывернул лабораторные образцы крови, а потом пытался отстирать ледяной водой в туалете... Ричард терпеливо учил его, что вещи стирают теплой с мылом и вовсе не обязательно тереть их так, будто от приложенной силы вылезет джин, исполняющий желания.
Ричард Говард был профессором литературы, добропорядочным христианином и по какой-то странной случайности его же хорошим другом.
За какие грехи Ричарду был послан Дани, неизвестно.
Может быть, ради таких ситуаций, как сейчас.

- Вы же понимаете, колледж в сложном положении с тех пор, как Брэдвик уволился. - Втирал Харрис. - Его лекции некому взять. Пока мы не найдем замену…. вам обязательно зачтется…

Брэдвик, Брэдвик... Брэдвик преподавал социологию. Дани подумал, что это волшебно: навесить курс социологии на преподавателя литературы, и так загруженного по горло, который постесняется сказать начальству "нет". Старый осел.
Дани поправил воротничок и вклинился между ними.

- Неудобно вас прерывать, господа. Добрый день, декан. Добрый день профессор. - Поочередно пожал он руки. - Чисто случайно услышал ваш разговор! Хотел сказать: профессор о'Брайан недавно говорил, что счастлив был бы расширить область своей практики в направлении социологии. Студенты его обожают. Правда, Нэнси?

Он выхватил за руку шедшую мимо первокурсницу, влюбленную, как он знал, в несчастного о'Брайана по уши.
Она сначала растерялась, а потом расцвела:
- О-о, да! Да, да, да, мистер Харрис, миленький, пожалуйста, мы давно писали об этом петицию! Всем потоком!

Верно, зайка, то есть ты и твои подруги.

- Ну какой я вам миленький, мисс Саммерс. - Сделал суровый вид явно польщенный женским вниманием декан. - Ступайте, я подумаю.
- Кстати, мои отчеты. И дополнительное задание. - Дани сгрузил ему на руки пузатую папку.

Твоя идиотская работа, которую я делаю за тебя.

- Украду профессора Говарда ненадолго. Увидимся на семинаре!

На этом он ретировался, деликатно подпихивая Говарда под плечи, а, когда декан скрылся из виду, потянул приятеля за длинный шарф, пока они не оказались возле скутера.

- Мистер Говард, у меня к вам серьезный разговор. - Сказал он, усаживаясь за руль. - Прямо сейчас ты садишся в карету и мы едем жрать пончики с этим, как его…
Он пощелкал пальцами.
- Розе-де-Шамбли? Помнишь кафе на углу Рузвельт-авеню? Я отказываюсь переваривать сегодняшний день без их божественной шипучки. А ты расскажешь, отчего наш хрен к тебе привязался, ты же даже не на его кафедре….

Отредактировано Dany Morrison (2021-08-25 00:23:57)

- Мой дорогой Ричард. - Дани невозмутимо натянул темные очки. - Самое страшное, что может случиться - раскупят все пончики, пока мы обсуждаем преимущество ног над транспортом. Я домчу тебя быстрее, чем ты успеешь испугаться, обещаю.

Весь вид Ричарда говорил о том, что как раз этого он и боится, но он все же устроился позади, прижимая к себе портфель.
Моррисон застегнул пижонскую кожаную куртку и завел мотор. Тот слегка барахлил, совсем немного; Дани проехался пробные десять метров, пока старушка с кряхтения перешла на ровный звук, мысленно пообещал сдать ее на руки механикам как только, так сразу, и вклинился в послеобеденный поток машин.

До места они доехали без происшествий, не считая усиленного патруля на улицах и мирной демонстрации, которую пришлось долго пропускать на перекрестке. “Сейте цветы, а не насилие!”, “Опомнитесь, палестинские братья!” и так далее, и в таком духе. Мир пытался переварить новую напасть: терроризм, где пальму первенства делили арабы и сражающиеся за независимость ирландцы. И если первые где-то далеко сводили счеты с Израилем, то последние время от времени разбрасывали бомбы прямо здесь, на улицах Лондона, что вносило элемент неопределенности в день завтрашний.
Отсюда полиция и протесты.
Дани на все это говорил: никто в любом случае не знает, что будет завтра, так зачем портить тревогами сегодня. Свое мнение о политике он держал при себе и мог поделиться им где-нибудь, где собиралась подходящая компания, а концентрация сигаретного дыма в воздухе достигала критической нормы, но только не в такой солнечный день, как сегодня.
Он посвистел целующейся парочке демонстрантов: видимо, они иллюстрировали призыв заниматься любовью, а не войной. Девушка, улыбаясь, расцеловала в щеку и его с Ричардом; Дани же нацепил на нее свое кепи, подставляя шевелюру слишком ласковому для осени ветру.

У Моррисона не зря сложилась репутация человека, которому плевать на всех, кроме себя, и он даже не думал с ней спорить. На самом деле круг его интересов был четко определен, это были простые, осязаемые вещи, на которые он способен повлиять, в противовес эфемерной всеобщей справедливости.
Разразись прямо сейчас, сию секунду революция - о да, он будет среди тех, кто трусливо бежит! И если уж становиться за кого-то под пули, выберет не баррикады - оставим их борцам за правду, - а того, кто судорожно обнимает за талию, уверяя, что больше не поедет на этом адском мотороллере без шлема, а еще лучше не поедет никогда! Вопреки ворчанию, Ричард всегда оставался рядом. Если сердце Моррисона, состоявшее из случайных связей, медицинской науки и выпивки, было способно на глубокую привязанность, к другу он испытывал именно ее.
Что не мешало им временами не сходиться во взглядах, а Дани не разочаровывать всех, кто считал его бездушным засранцем.

Пока шла процессия, успела целиком прозвучать песня “А где же цветы?” в исполнении уличного музыканта, фальшиво тянувшего под Пита Сигера. Та самая, в которой цветы сорвали девушки, девушки вышли за парней, парни стали солдатами, солдаты легли в могилу, могила поросла цветами, и так по кругу. Это было очень трогательно, но на самом глубокомысленном куплете у Дани заурчал от голода живот - так громко, что на него покосился констебль.
Демонстрация наконец-то проредилась, они смогли проскочить.

Спустя четверть часа волшебные запахи кафе окончательно оставили проблемы далеко позади. Дани вгрызался в мясной пудинг, позабыв про не такие существенные на пустой желудок пончики (чертовы отчеты, из-за которых толком не завтракал!), и одновременно с набитым ртом пытался убедить Ричарда в том, что язык Мопассана и Гюго уходит в прошлое, самое время добавить в лекции щедрую долю верлана, языка французской молодежи, где слоги переставляются местами. В доказательство он обращался на нем к официанткам, которые были абсолютно очарованы “французом” и спрашивали Ричарда, понимает ли его друг английский. Ричард отвечал, что, к сожалению, не понимает, несмотря на доходчивые объяснения. Девочки не улавливали шутку и просили узнать для них телефончик иностранца.
Иностранец прятал улыбку за раскрытым меню.

- Видишь, это язык любви, короткий и понятный. Все от него без ума. Mourl’a et la téberli*! - Сообщил он громко, во всеуслышание.

Люди обернулись, но тут же потеряли интерес, возвращаясь к своим делам. В эпоху рок-музыки и сумасшедшей одежды сложно было кого-то удивить.
Дани довольно разлил в бокалы шампанское, которое как раз поднесли.

- Между прочим, - он тронул руку Ричарда, - бармен глаз с тебя не сводит. Кажется, он думает, что тебя надо от меня спасать. Он на тебя запал. Что? Я в этом абсолютно уверен!

- Сэр, у вас все в порядке? - Упомянутый бармен, как по волшебству, оказался рядом.
Его рука легла Ричарду на плечо и оставалась там до тех пор, пока его не заверили, что да, в полном порядке.
Когда он ушел, прихватив грязную посуду, на месте тарелки Ричарда осталась салфетка с телефоном на обратной стороне.

- Я же говорил: язык любви. - Моррисон с победоносным видом откинулся на стуле.

*L’amour et la liberté - фр. “любовь и свобода”, где слоги поменяли местами

Отредактировано Dany Morrison (2021-08-28 04:29:05)

- Мы должны отсюда уйти, пока он не подумал, что я... Что я тоже!

Кусок пудинга во рту стал пресным.
Дани проглотил его без особого удовольствия, но быстро взял себя в руки, улыбаясь Ричарду самой развязной улыбкой.
“Не переживай, дружище, никто не подумает о тебе лишнего, пока я - звезда аморального шоу”, говорила его поза.

Мир не упускает возможности указать таким, как он - гомосексуалам? Скажи это слово, Ричард, оно не укусит! - место на скамье запасных, и лучше бы им никогда не выйти на поле, чтобы не смущать публику гадкими наклонностями.
Дани научился не афишировать себя там, где это могло испортить карьеру. К тому же играл за две команды, что облегчало задачу быть частью общества, где связь со многими мужчинами считалась грехом, а со многими женщинами - признаком настоящего мужчины.
Сраное лицемерие.

Именно поэтому чужое мнение его волновало меньше всего. Разве что портило аппетит.

А Ричард, бедный Ричард, по иронии судьбы рожденный в самой добропорядочной семье, был самым стопроцентным геем, без единого облачка гетеросексуальности, как небо Лондона в погожий день! - и упрямо не мог принять этот факт о себе. Не мог принять, краснея от мужского внимания, как минуту назад. Не мог принять даже тогда, когда близость душевная играла с ними обоими в странные игры, в моменты, когда им было хорошо вместе и Ричард просыпался взъерошенный, зацелованный. Счастливый.
Как только реальность напоминала о себе, маленькая хрупкая гармония разваливалась на части.
Иногда Дани почти физически больно было смотреть на страдания Говарда, которого швыряло, как лодку без паруса, между тем, кто он есть, и тем, кем он должен быть - неизвестно кому должен.
А иногда злило настолько, что он всерьез давил порыв дернуть за галстук и затолкать язык в рот прямо на людях, из вредности!

Конечно, он никогда бы так не поступил. Страх Ричарда имел основания в мире, где за инаковость приходится платить.
Страх выйти из шкафа, но не страх быть честным с собой, какого черта?

Каждый раз, когда друг разыгрывал карту “я не гей!”, черт садился Моррисону на левое плечо и нашептывал то, о чем он обязательно пожалеет.

- Прекрати и закажи уже то самое вино! Хочу ненадолго уехать куда-нибудь от шумных мест. Представляешь, как было бы здорово встретить рассвет где-нибудь в красивом месте?
- Сказочно. - Соглашается Дани, залпом прикончив шампанское и удерживая Ричарда долгим взглядом.

Солнце, идущее к закату, тяжелой бронзой ложится на столики, тени вытягиваются, деформируя силуэты.
Дани зовет официантку. На чистом английском, конечно. Он больше не валяет дурака, собрано просит бутылку Шамбли с собой и счет. Если девочка и обижена на шутку с “французом”, она молчит, чувствуя смену атмосферы.

На выходе он берет несчастную салфетку с телефончиком, сует бармену в карман и, похлопав того по груди, склоняется к уху: “Сегодня не твой день, парень.”

На улице свежо, хотя погода все еще удивительно мягкая.
Кажется, только что они стояли на залитом солнцем кампусе, а сейчас в витринах один за другим зажигаются электрические огни.
К тому же, к вечеру поток автомобилей редеет. Дани ведет аккуратно, потому что уставший и подвыпивший Ричард клюет носом в его плечо, пока они объезжают дома, скверы с уже зажженными фонарями и принарядившуюся к ночным прогулкам публику.
В самом центре кинотеатр бросает сноп света и шума, девчачьи визги, музыку; потом их снова укрывает одеялом из монотонных звуков засыпающего города, а вскоре исчезают и они.

Ричард встряхивается, когда из зданий по обеим сторонам дороги остаются только редкие заправки и одиноко стоящие частные домики. Кругом поля и пастбища. Ошарашенное лицо друга в зеркале заднего вида заставляет чертика на плече ерзать от удовольствия.
- Ты хотел закатов! - Дани оборачивается, перекрикивая шум двигателя.
Их волосы переплетает ветер.
- Покажу тебе шикарные виды. Не дрейфь, скоро будем на месте!

На месте они оказываются скорее, чем можно себе представить.

Где-то между последней заправкой с вывеской “Закрыто” и бесконечностью полей, тянущихся вдоль дороги, Ламбретта начинает нехорошо тарахтеть. Раздается “ба-бах!”, их накрывает выхлопами, ухабистый асфальт виляет под колесами. Дани, не удержав управление, заваливается на обочину вместе с мотороллером, Ричардом и его увесистым портфелем, который падает сверху.
Сильный запах бензина разбавлен запахами земли и травы. В наступившей тишине стрекочут кузнечики.
Моррисон кое-как выбирается из идиотской конструкции: живой. Ощупывает пассажира. Тот вроде бы в порядке. Не считая того, что двигатель не удается завести ни с третьего, ни с десятого раза. Пинки по бездушному железу и ругань помогают еще меньше.
Дани трет лицо.
- Я знаю, что ты сейчас скажешь, Рич. Не злись, будь добр. Поймаем попутку и отбуксируем с комфортом.

В сумерках небо - как на обложке Rolling Stones: огромный раззявленный рот с пламенным языком заката, вылизывающим трассу.
Трассу без единого признака машин.

Отредактировано Dany Morrison (2021-09-02 04:03:23)

- Эй, эй, посмотри на меня. - Дани заключил лицо друга в ладони, похлопал по щеке. - Все будет окей, ладно? Что-нибудь придумаем.

“А ты засранец, понял?,” добавил он по-французски, обращаясь к мотороллеру. “Предатель. Сдам тебя на металлолом.” 
Тем временем закат истончался, оставляя в небе серо-бордовые разводы. И тишина на мили кругом вроде как намекала, что довод “все будет окей” проиграл бы даже в местечковом суде с подвыпившим прокурором.
Никто через эту глушь не проедет в лучшем случае до утра.

Дани запахнул куртку: становилось по-настоящему холодно. Ругаясь себе под нос, выгрузил из бардачка все, что нашел: дорожную аптечку, ту самую бутылку Шамбли (надо было захватить две, а лучше бы с закуской!), шерстяное одеяло, невесть откуда - драные пять фунтов стерлингов.
Люди всю жизнь отдают, чтобы заработать побольше денег, но, оказывается, в настоящей нужде бумажки бесполезны.

И дело ли в идиотизме ситуации или сумерках, делающих все каким-то смазанным, нечетким, вдруг подумалось - а что у него, собственно, в жизни есть? Кроме погони за этими же деньгами (“Независимостью!” гордо считал он, как какой-нибудь Вашингтон во главе новорожденных Штатов) и любовников, которые не вспомнят в трудную минуту. А он не вспомнит о них.

Что остается под небом, посередь дороги в никуда, где все остальное теряет смысл?

- Ты ничего не повредил себе? Иди сюда. Боже мой, сколько раз я предупреждал, почему ты не хочешь меня слушать?

Дани поднял глаза на Ричарда, который всегда переживал о нем в первую очередь, как бы ни был зол, - и что-то отвратительно закололо в груди. Он пощупал свой пульс, вспомнил привычные процедуры из медицинских учебников - да ну его. Все в порядке, разве что лучше бы сейчас сидеть дома в кресле, со стаканом бренди, выстукивать из вечно плывущего на телевизоре изображения вечерние каналы.
Он был в порядке и одновременно чувствовал себя так паршиво, что отпить прямо сейчас из бутылки показалось хорошей идеей. Спиртное согревающе прокатилось по венам, но лучше не стало. Будто потерял что-то важное в ежедневной беготне, и это ощущение оглушило, когда все звуки исчезли, кроме единственного голоса.

“Почему ты не хочешь меня слушать?”
Потому что я паскудный человек, Ричард, ты много раз в этом убеждался.
Хотел бы я знать, почему ты все еще слушаешь меня.
Почему ты все еще рядом после всего, что...

Эти мысли навеяла очевидная клиника, в которой Дани не хотел разбираться. Ну а если лечиться, хотя бы приятными способами. Из приятного оставалась добрая часть вина и на этом, пожалуй, все, поэтому Моррисон откатил мотороллер чуть глубже в кювет, где не такая твердая земля поросла травой, швырнул на землю одеяло и свою куртку. Дальше простиралось густо-зеленое невысокое поле - кормовое, видимо, он не сильно разбирался в сельском хозяйстве, да и черт бы с ним.
Над головой прохлопала крыльями пара куропаток.
Хотели романтики? Получите, распишитесь.

“Иди сюда,” взволнованно позвал Ричард, и он послушно пошел. Нет, что ты, доктор в полном ажуре, готов хоть сейчас пробежать стометровку (врет, как дышит), а вот пациент ему совершенно не нравится. Ричард в самом деле морщился, потирая затылок, и прихрамывал. Поначалу на адреналине это было незаметно.
Дани протянул ему надпитую бутылку.

- Анестезия. - Коротко пояснил он. - Где болит? Рич, я серьезно, это не шутки. Давай ты убьешь меня после того, как мы исключим возможность сотрясения.

Пострадавший был усажен на одеяло, спиной ко все еще теплому боку Ламбретты.
Дани, как аспиранту-медику, приходилось практиковаться в самых разных условиях, от больницы, куда привозили в основном бездомных и наркоманов, до операционной, в которую вломился муж пациентки и устроил сцену ревности, чуть не прибив его ночной вазой.
Но на обочине трассы под аккомпанемент кузнечиков - совершенно точно ни разу.

Он аккуратно ощупал голову Ричарда, обнаружив там, конечно же, шишку. Признаков серьезного ушиба не было, и он повеселел.

- А помнишь Луиджи, скелет на входе в медкорпус? ...Пальто сними, ага. Ты  в нем как в панцире. Холодно, ну а что делать. Слушай, я же врач, а не иллюзионист… Так вот, какой-то шутник нарядил его в платье и приклеил лицо ректора с юбилейного фото. Рисковый человек… Руку согни. Вот так больно? А так? Тошнота, головокружение?
Дани аккуратно прощупывал возможные повреждения и нес всякую чушь, чтобы положение, в которое они попали, перестало казаться таким патовым. Ричард был прав в своей злости и очевидно напуган, но он был здесь, теплый, взъерошенный и, слава богу, все-таки относительно целый. Эгоистичная часть Дани, из которой он состоял примерно на 99,9%, считала, что все остальное не имеет значения.

Разве что колено немного пострадало. Кстати, для осмотра надо обязательно снять штаны! (не обязательно, Рич, я пошутил; не зря в свое время тренировался на манекенах, изображающих жертв чрезвычайной ситуации). Он прошелся от щиколотки до бедра, убеждаясь, что кости целы, и что дыхание Ричарда сбивается в тех же местах, что и раньше, когда они…

Все это надо срочно прекращать.

Он, наверное, ведет себя, как капризное дитя, раз не может отпустить этого человека из своей жизни. Честное слово, хотел, но не смог. Железное правило говорить твердое “до свидания” бывшим любовникам всегда работало, а тут механизмы дали сбой.
“Конечно, дали сбой. Потому что ты не машина, а человек. Ни пять, ни пятьдесят лет кардиохирургической практики не научат контролировать собственное сердце.”
Что за сраный умник это сказал? Дани уже и не помнил, кому он жаловался по пьяни, когда решил остановить… все это остановить.
Сейчас он тоже был слегка пьян, второе сердце так ровно и успокаивающе выстукивало под щекой: “тук-тук, тук-тук.”
- Ты отвратительно здоров. - Заключил он, прижимаясь виском к груди Ричарда. - А я болен, дружище. Когда-нибудь эту болезнь занесут в справочники и назовут моим именем. Я болен глупостью. Я такой дурак, Ричард.
Дани понял, что бутылка пуста и он несет бред. Это все упрощает, верно? Можно говорить что угодно, а виноватым будет вино.
Можно закрыть собой кого-то от холода, набросить на обоих пальто и обнять, зарывшись носом в солнечное сплетение, а назавтра даже не вспомнить об этом.
У них ведь будет завтра? Конечно, будет. Все будет хорошо.

-  Ça va bien aller. - Пробормотал он куда-то под рубашку, ловя губами сердечное эхо. -  Ça va bien aller*...

*Все будет хорошо

Отредактировано Dany Morrison (2021-09-12 04:49:50)

- Со всеми своими пациентами ты такой обходительный?
- Только с теми, которых чуть не убил. - Пробурчал Дани. - Ну прости меня. Простишь?
Он коротко поцеловал Ричарда в губы - мягкое, ничего не значащее касание, как делал тысячу раз - и отодвинулся. А так хотелось плюнуть на все на свете, поймать эти губы и медленно пытать их поцелуями, притираясь сладко, неторопливо - каждый раз, когда он так делал, Ричард совершенно очаровательно терял ориентацию в пространстве, и в этом состоянии его можно было подбить на что угодно, где угодно, хоть в телефонной будке… До тех пор, пока он не приходил в себя и не давал подзатыльник, что случалось весьма быстро.
Потому что да, Ричард не такая беспринципная блядь, как он. Ричард даже будучи нетривиальной ориентации остается нормальным, пачкать его кажется таким же кощунством, как мастурбировать в церкви. Не то, чтобы раньше у Дани были проблемы с тем, чтобы его испачкать. Столько раз за ночь, сколько их замученным наукой мозгам хватало сил не вырубиться.
Это не могло продолжаться вечно.

Если бог, в которого он не верит, все-таки существует, мстительный ублюдок точно посмеялся над ним за все грехи сразу. А шутка в том, что Дани было плевать на свою извращенную сексуальность и беспорядочный образ жизни до тех пор, пока он не встретил человека, рядом с которым захотел стать лучше. И понял, что его поезд ушел. Финита! Он такой, какой есть. Не склеенный для верности, семейных ужинов, для “долго и счастливо.” Если кто-то сделает Ричарда счастливым, это будет не он.

Сигареты оказались весьма кстати. Дани стрельнул одну, с наслаждением затянулся и даже принялся вслух прикидывать, насколько это сумасшедшая или здравая идея - идти за помощью туда, не знаю куда.
Пока не услышал:

- ...до свадьбы точно заживет, а поэтому нужно постараться, чтобы она все-таки случилась.

И вот тогда мостик терпения, расшатанный еще до поездки и подогретый двумя бутылками алкоголя, окончательно дал крен.

- Беру свои слова обратно. Тебя все-таки хорошо приложило. - Дани приподнял его подбородок. - Рич, положа руку на сердце: какая к херам свадьба? Когда у тебя в последний раз встало на бабу? Когда Джекки Колинз развернула постер с пожарной командой? Я тебе скажу, зачем я притащил тебя сюда. Потому что ты меня до чертиков злишь, мистер Говард.

Он перекинул ногу и уселся Ричарду на бедра, притягивая к себе внимание, чтобы тот не переключил тему, когда она касается ориентации, как он это любит.
Изо ртов вырвалось едва заметное облачко пара. Темнота почти накрыла поле, но все было удивительно четким: лицо Ричарда, сломанный мотороллер, высокая трава и абсолютно немая к происходящему лента дороги.

- Посмотри, здесь никого. - Выдохнул на ухо Дани. - Ни семьи, ни твоего священника, который учит жизни, ни черта о ней не зная. Ради кого все это? Нахуй стереотипы. Ты похоронишь себя в браке, потому что у нее не будет вот этого.
Он положил руку Говарда себе на ширинку и прижал крепче, когда тот попытался выдернуть.
- Что ты будешь делать с ней в постели, имитировать оргазм? Обсуждать поздних классиков? Рич, я хочу, чтобы ты был счастлив. С кем-то, с кем тебе будет хорошо. Нет ничего важнее, понимаешь?
Нет ничего важнее для меня.

Отредактировано Dany Morrison (2021-09-18 06:47:50)

- Стану твоей личной медсестричкой. - Улыбнулся Дани, слизывая вкус поцелуя со своих губ.
Если бы Ричард не отводил взгляд, он бы видел, какое растерянное и искреннее у Моррисона сейчас лицо. Как у ребенка, которому сообщили, что вместо школы он едет в Диснейленд.

Дани медленно затушил сигарету, сел ближе. Еще раз на пробу согнул-разогнул пострадавшую ногу.
- Трещины нет, у тебя сильный ушиб. - Успокоил он. - Но мы сделаем рентген. Я прослежу, чтобы ты не скакал по лестницам. Буду готовить тебе завтраки в качестве искупления.
Последнее вышло хрипло и совсем, совсем близко.
- Ричард.
Вторая сигарета была конфискована из руки Говарда.
- Брось, это не помогает, я пробовал. От курева хочется еще больше. Ну, знаешь, ощутить во рту что-то поинтереснее... Поговори со мной?
Профессиональные манипуляции с коленом стали, скорее, поглаживаниями. Дани провел по внутренней стороне бедра и, наконец, очертил большим пальцем главную проблему пациента. В штанах у Ричарда было восхитительно твердо.
Господи Иисусе!
Ричард его хотел, прямо сейчас. Так отчаянно и беззащитно, как может только он. Так неуместно и сладко одновременно, как могло быть только между ними.
Морозился рядом с барменом в кафе, который явно готов был на все, что бы он ни захотел, но отчего-то целовал сейчас его, его, давно отступившего в жестко очерченную френдзону. У Дани от этого коротили контакты, и без того лишенные предохранителей, когда дело касалось Говарда. Что-то темное мутило рассудок - от безысходности, в которую поставила авария, от того, как Ричард избегал смотреть в глаза с таким горячим стояком, что жар чувствовался сквозь брюки.
- Говори, - потребовал Дани.
Очертил все еще влажные от поцелуя губы.
Боже, как он хотел эти губы! Желательно в самой неприличной позе.
- Чего ты хочешь? Ты же знаешь, я для тебя все сделаю...
Он потерся лицом о щеку, как ласковое животное, потому что именно так себя сейчас ощущал - хотелось ластиться, подсавлять брюхо, и одновременно завалить прямо на этом пустыре, отпуская себя с поводка. Какая дружба? Какая свадьба? Он уже и не помнил, что там они несли минуту назад. Ричард охуенно пах собой, теплый и возбужденный, и следующее, что он осознавал - как дергает молнию на его штанах, даже не расстегнув ремень, и с наслаждением проводит комплексное обследование их содержимого. Член упруго скользнул в руку, до того послушно, что Дани тихонечко застонал.
- Блядь, ты совсем мокрый здесь… Ричард, я не могу больше. Не могу так. Это адовая пытка, не трогать тебя.
Он был абсолютно пьян - вино, возбуждение, тоска и приступы злости, которым не было названия все это время, хлестнули разом, как хорошая плетка. И он ласкал своего неудавшегося друга, занимавшего, как оказалось, слишком сложносоставное место в сердце, чтобы облечь это в слова.
Поэтому нес лингвистический бред, который не сказал бы на трезвую голову.
- ...Ты знаешь, как я дрочу, вспоминая, какой ты горячий под одеялом? Как ты стонешь, если нежно войти в тебя, сонного… И эти твои дурацкие галстуки, почему они у меня под каждым стулом… Почему я так тебя… Блядь.
Собственный возбужденный член больно теранулся о ткань, он сжал ширинку, вовремя заткнув себя тем, что прикусил чужие губы.

- А чего хочешь ты? ...Давно ты дрочишь на меня по ночам? Как же твои любовницы и любовники, Дани? Никто из них не прогибался под тобой так, как это делал я? Не отсасывал так долго и чувственно?

Глаза у Дани стали совсем шалые. Он тяжело сглотнул, кадык заходил в горле.
Эта способность Ричарда превращаться из пристойного профессора в чистое искушение, когда тот был возбужден, сводила с ума. Как же ему не хватало таких моментов! Как же ему не хватало того Говарда, который принадлежал только ему.
Ричард говорил, говорил, и Моррисон понимал: да ничего не поменялось, кроме того, что он, идиот (и это тоже не поменялось), испортил единственное хорошее, что у него было.
Ричард все это время по-прежнему принадлежал ему, все еще принадлежит.
И так продолжается до тех пор, пока тот самый друг не вскрывает тебя, доставая все то, что ты прятал.
Надо было что-то сказать, а он лежал, придавленный восхитительно горячим весом, бескрайним звездным небом над головой - и не находил ни одного блядского правильного слова. У него, конечно, всегда нашлась бы строчка, которую хотела услышать хорошенькая девочка или мальчик, но сейчас все они казались такими пластиковыми на вкус, что сводило челюсть.
Кто-то из них сказал: “Ты как гнилой лист. Ветер носит из одной кучи мусора в другую."
Такой он и есть. Сколько признаний он принял в своей жизни, зная, что не сегодня-завтра наскучит и будет новая любовь на один день, неделю, месяц…
И вот почти-признание, которое впервые страшно сломать. Хочется жадно забрать себе и никому, никогда не отдавать. Увы.
Прости, мой милый, нежный друг. Ломать - все, что я умею.

Ричард горько прижимался к губам, будто прощался, одновременно елозя не спадающим стояком, вынести это было невозможно. Ощущение потери, которая еще не произошла, но рано или поздно случится, сдавило горло. Дани мазнул губами в ответ, не целуя даже - будто согревая, пробуя, вспоминая вкус. Мягко прихватил, проваливаясь в звездные галактики только оттого, как Ричард голодно тянулся навстречу. Небо было не сверху, а снизу, они тонули в нем, просто ласкаясь ртами, притираясь ширинками, как школьники.
Мне страшно, Рич. Я как мелкий, глупый пацан не знаю, что делать. Не хочу тебя терять.
- Скажи еще. - Выдохнул Дани, дергая ремень. - Скажи, что хочешь только меня.
Стиснул их обоих в кулаке, потер текущую головку, поймал стон глубоким поцелуем. Рука так легко скользила по смазке, будто они уже обкончались. Чертовски мешала одежда и жесткая земля, Дани было уже похрен: он бы раздвинул ноги прямо на этих камнях, если бы не заметил, как лицо Ричарда исказила вполне реальная, физическая боль - очевидно же, в колене.
- Погоди, погоди, что ты творишь. Давай по-другому...
Он перевернулся, укладывая на лопатки. Пальто грузно скользнуло с плеч, смягчая посадку; ночная прохлада забиралась под одежду, но об этом он думал в последнюю очередь, слишком занятый тем, что скользил теперь задницей в полуспущенных штанах по бедрам Говарда.
- Ебать, какой он твердый… - Облизался Дани, снова прижимая ладонью достоинство Ричарда.
Фильтр речи в такие моменты напрочь отсутствовал. Исполнительным аспирантом в костюмчике он был в колледже, но не тогда, когда задница сжималась от желания быть насаженной на этот восхитительный стояк. Самое неуместное из всех желаний, если учесть обстоятельства...
- Хочу его в себе. Вот здесь...
Он переплел пальцы, заводя руку Ричарда себе за спину, чтобы подкрепить практикой.
- Да-а...
А эта сложная синтаксическая конструкция означала, что от беспорядочного ерзанья член почти толкнулся в него, но, конечно, почти, тут же упруго скользя мимо. Это немного остудило. 
- Твой стояк делает меня идиотом. - Глухо пробормотал он в солнечное сплетение. - Ничего не выйдет, да? Я ни с кем не был так после тебя. Не мог подставиться. Мы херню творим, Рич. Такую херню… Надо прекращать...
Он говорил вперемешку с поцелуями, под конец горячо вжимаясь в губы.
“Надо прекращать” никак не вязалось с тем, как бедра двигались сами и как больно-сладко тянуло от этого в паху. Еще меньше вязалось с засосом, который Моррисон оставил на шее, а после старательно вылизывал.

Отредактировано Dany Morrison (2021-10-11 05:43:02)

Вскрик получился неожиданно громким в тишине, когда Дани получил то, на что напрашивался. В траве испуганно прошуршало. Ему было не до местной фауны, он стискивал плечи Ричарда, пережидая боль от вторжения в совершенно не готовой к такому повороту событий заднице. Ох ты ж...
- Постой, не гони. - Одернул хрипло, упираясь взмокшим лбом в напряженное плечо.
Но Ричард, которого он явно довел до ручки, был не здесь и то ли не слышал от возбуждения, то ли не воспринимал всерьез все, о чем он трепался во время секса. Вот вам мальчик, который кричал "Волки!". Раззадорил, нес всякую хуйню - отвечай за последствия.
Или, может, был зол настолько, что решил засадить без растяжки и смазки хотя бы в виде слюны.
Дани поставил бы на все перечисленные варианты сразу.
Он закусил губы, уговаривая себя расслабиться, впустить в нетраханный уже бог знает сколько зад. Тело намекало, что он рехнулся - выделывать такие экзерсисы в условиях, для этого совершенно не предназначенных, и противилось, как могло. Дырка горела от острого трения по сухому, возбуждение почти сошло на нет. По-хорошему надо было просто слезть с протискивающегося в него члена и быстро отдрочить, но…
Он видел Ричарда. Очертания плыли от влаги на глазах и окружающей темноты, зато луна высвечивала детали: алые, заласканные губы, изломанное удовольствием лицо. Ричард, вцепившись, как в добычу, насаживал его на себя в том состоянии, когда желание обладать делает все остальное неважным. Ссоры и примирения, дурацкие правила, которые сами себе придумали, день завтрашний, день вчерашний - все тлело, исчезало, сжигаемое примитивным, может быть, самым мудрым инстинктом.
Дани хотел его. Под каким угодно соусом, даже на земле по сухому. Даже так. Особенно, когда задница немного привыкла и туго елозящий внутри член стал приносить притупленное, но оттого особо чувствительное удовольствие.
- Рич, потихоньку… А!
Ричард вытряхивал всю способность говорить медленными, неизбежными, как лавина, толчками, проникая все глубже в сжимающуюся задницу.
- Сейчас… - Лихорадочно пробормотал Дани, мазнув губами, собирая и без того перекошенную рубашку на груди Ричарда в кулак в поисках опоры. - Сейчас…
Сделал пару круговых движений бедрами, приноравливаясь, толкнулся до конца и застонал - открыто, жалобно, - когда горячая волна прошила хребет.
Воцарилось странное затишье: Дани пережидал вспышку, чувствуя себя обнаженным перед любовником, как никогда раньше, хотя одежда была на нем - может быть, именно поэтому; оттого, как распирало задницу в такой позе, от близости, в которой отказывал себе, от всего сразу. Было только тяжелое дыхание, шелест травы и уханье сов вдалеке.
Они шарили по телам друг друга руками, будто слепо искали что-то, а потом пальцы крепко сплелись и Дани как хлестнуло вожжей: он задвигался, не щадя ни себя, ни любовника, сразу беря быстрый темп, чтобы чувствовать все. И больно, и сладко, и блядь-что-же-ты-делаешь-со-мной. Почему так только с тобой. Так хорошо и хуево одновременно? Как нам дальше быть, а…
Дани трахался отчаянно, удерживая взгляд Говарда, насколько они видели друг друга без света. Такой же блестящий и отсутствующий, как у него, с горькой складкой между бровей. А когда стало тяжело, нагнулся и нашел горячечно-сухие губы, щеки, взмокшие солоноватые виски и снова губы, нежно, даже как-то трепетно лаская своими.
В какой-то момент смесь саднящих ощущений и кайфа, и Ричарда, удерживающего на себе, накрыла приходом. Дани раскачивался по инерции, теряясь во всем этом и почти теряя себя. Терся о живот текущей головкой, но кончить не мог. Нес бессвязное, тыкаясь губами куда придется.
- Рич, пожалуйста, мне надо… сильнее… нет… блядь, да, да!
Смешивал мат и ласковые слова, не в силах догнать удовольствие в неудобной позиции, в которой они оказались.
Хоть десять лекций о чистоте речи, только бы получить разрядку.

- Скажи это еще раз. Скажи, что тебе нужно.
“Трахни меня” - вот, что он ответил бы обычно.

Дани притерся так близко, как мог, задевая губами горячую, взмокшую кожу лежащего под ним Ричарда. Сглотнул ком в горле. В голове было пусто, как перед Судом, когда все грехи уже сочтены и пути назад нет.
Когда лучший друг вставляет в тебя член, и это божественнее хора ангелов - снова, в который раз подряд, - уже все равно, что ты скажешь. Игры закончились.
- Люби меня. - Пьяно выдал он. - Ричард… Ты мне нужен. Господи блядский боже, так нужен...
Ураган перевернул и вдавил лицом в комок, в который сбилось несчастное одеяло. Толчки в заднице стали невыносимыми: ритмичными, почти злыми, до основания, до самого сердца. Именно так, как хотелось. Быть погребенным под этим жаром восхитительно. Дани уже не стонал - уплывал куда-то, вцепившись в колючую траву, полные пригоршни. Было жарко, неудобно, до звона в башке хорошо. До отнимающихся пальцев на ногах.
- Назови меня по имени…
Ри-чард.
Ричард.
Ричард…
Что ж мы натворили, Ричард.
Он взорвался, сгорел, рухнул туда, откуда утром уже не будет возврата.

***

Разбудил липкий холод, как в сыром подвале. Боль в затылке. Шум, который приближался.
Дани на секунду показалось, что он в скаутском лагере, мальчишки снова подшутили, стащив спальник, а он спал на голой земле. Придется драться. Потом реальность обрушилась гораздо более неприятная, чем детские потасовки: ночь, авария… Ныло и ломало все тело, будто спал не на земле, а на булыжниках. Спал. Надо же, еще и уснуть удалось.
Ричард, скрючившийся под пальто, закашлялся, но не проснулся. Накануне Дани обмотал его колено собственным шерстяным свитером, потому что травма, даже легкая, и ночь на холодной земле сочетаются так же хорошо, как кола и ментос.
Он встал и в рассветной серости, на непослушных ногах проковылял к дороге. Трава была мокрой от росы, но на фоне того, как он замерз, в общем-то, все равно. Дошло, наконец: шумел автомобиль.
Он закричал, замахал руками, встал поперек дороги - надеясь, что желудок прямо здесь не вывернет после дурной ночки и водитель не объедет его по дуге. Хотя, зрелище он сейчас, должно быть, представлял паршивое и без блевотины.
Ричард снова закашлялся и Дани решил: этого поймает любой ценой.
Из тумана вынырнул приплюснутый форд, завизжал тормозами от неожиданности.
Все сложилось на удивление быстро...
Повезло, что не какой-нибудь любитель гольфа на блестящей иномарке, а работяга с окрестной фермы. Он мрачно оглядел мотороллер в кювете, белого, как смерть, автостопщика, следом - пострадавшего на одеяле, перекинул курево из одного уголка рта в другой, и согласился довезти до города.
Вместе с мотороллером.
Заледеневшими пальцами Моррисон выгреб ему все, что нашел в бумажнике. Хватило бы на три такси, но тут было не до счета.
Мужик пожал плечами, мол, не надо. И, конечно же, взял.
Рухлядь привязали к машине сверху, а измотанного Ричарда устроили сзади: Дани убедился, что больная нога вытянута на сиденье. Они встретились взглядом только один раз и очевидное стало очевиднее некуда: легко теперь не будет.
Что они творили ночью, что он там нес в пьяном экстазе, на алкоголь уже не списать.
Он все испортил.
Просто взял и похерил то чудесное равновесие, беззаботную, ни к чему не обязывающую близость, которую с таким трудом хранил.
И если б только потому, что не удержал член в штанах!
Насколько все плохо, Дани еще не мог толком оценить, но ехали в гнетущей тишине.
У своего дома он долго трезвонил в дверь и вызвонил таки зевающего во весь рот Джейми, который вначале обматерил, а потом увидел зеленое лицо Ричарда и заткнулся. Пообещал откатить Ламбретту в свой гараж. С самим Говардом сосед был шапочно знаком, а с пьяными излияними Дани об их отношениях - гораздо больше знаком, чем ему хотелось.
Его дреды были намотаны на палочки для суши, из-под шубы, явно принадлежащей подружке, торчали пижамные штаны с микки маусами и голый торс.
Шоколадная рука сунулась в окно, пожала испачканную землей и травой, бледную Ричарда.
- Ты это, поправляйся, мужик. На вот. Мне помогает, когда у Лолы месячные: она такая же бешеная становится, как этот дуралей. - Он кивнул на Моррисона.
В ладони пострадавшего остались четки для медитации с толстеньким буддой на подвеске.
Дани закатил глаза.
- Ты прекрасно знаешь, что он католик.
- Будда помогает всем, даже католикам. - Пожал плечами невозмутимый Джейми, стаскивая мотороллер на землю.
На том попрощались.

Дальше было отделение скорой, долгое ожидание, хмурый в такую рань дежурный врач. Ричарду прописали антибиотики и покой, Моррисону с некоторым сожалением диагностировали отменное здоровье. Велели пить чай с малиновым вареньем и хорошенько выспаться.
Лекарства от гнетущего ощущения на сердце не нашлось.
- Посиди, я вызову такси. - Помялся Дани, когда снова оказались в приемном покое.

Дани улыбнулся так, как будто съел лимон.

Конфисковал из кармана Ричарда порядком измятую пачку, в которой тарахтела последняя сигарета, сунул добычу в зубы.
Дамочка в приемном окошке строго смотрела поверх очков: мол, в больнице не курят. Знаю, милая, знаю! Холостая, даже не собирался!
Курить вообще не хотелось, но надо же себя чем-то занять, пока в голове вместо вменяемой трансляции идут черно-белые полоски отсутствия сигнала.

"...нам стоит поговорить."

Это даже забавно: он столько раз попадал в ситуацию, когда любовники ставили ребром "нам надо поговорить", и это всегда означало одно и то же. Для него, по крайней мере. Пара дежурных фраз, "Увидимся, детка!", а на самом деле - адьос. Избави господи! Дани делал все возможное, чтобы после такого больше не пересекаться.
Но Ричард… Ричард вписывался в эту схему так же, как виски 20-летней выдержки в коктейль с кока-колой.

Рука с сигаретой слегка подрагивала.
Никогда еще легкий путь не казался таким сложным.

- Конечно.
Дани прочистил горло.
- Для тебя что угодно, Ричард. Ты же знаешь.
Похлопал друга по плечу и легонько сжал. Он больше не улыбался.

Такси выгрузило аккурат напротив респектабельного таунхауза, где проживал Говард, знакомого до последней ступеньки. Здесь все, как всегда: подстриженный газон, подстриженная болонка в окне второго этажа и миссис Воткинс с любопытством выглядывает из-за тюлевых гардин.
Дани помог Ричарду подняться до двери. Шутки, подходящие ситуации, не вспоминались, отвлеченные разговоры сами собой увяли на языке.

В квартире они обменялись ничего не значащими фразами и, пока хозяин мыл руки, Дани привычно полез в шкафчик за чаем. Он бывал здесь много раз. Сахарница за банкой с крекерами. Чайник смешно свистит, когда закипает. И книги - много книг - везде, даже на куне. Кажется, если не наводить в этом доме порядок, рано или поздно печатные издания оккупируют все доступные поверхности.
Он отвоевал столешницу у нескольких томиков Харди, бросил крепко пахнущие чайные листья в заварник, неловко цепляя жестянку. Бах! Она с грохотом покатилась по полу, отдаваясь звоном в похмельной голове.
И все.
К черту.
Больше это невозможно было выносить.
- Мы серьезно будем это делать? Выяснять отношения, как женатая парочка?
Он развернулся, ослабляя ворот рубашки, на которой и без того не досчитывалось пуговиц после всех приключений. Устало провел по лицу. Оба измученные и невыспавшиеся. Худшего времени не придумаешь.
- Если хочешь знать, я не жалею ни о чем. И по-прежнему считаю тебя другом, если… - Дани сглотнул, - если ты хочешь им оставаться. Ричард, ты самое лучшее, что со мной происходило. Это все, что я могу сказать.